Вечерний моцион (Новелла)
(Новелла)
Расскажу о престранном типе, за которым я с некоторого времени наблюдаю с большим интересом.
Это Поливальщик цветов. Да, именно с большой буквы! Ведь, это именно он считает себя весьма и весьма важной фигурой в среде обычной местной публики, выбирающейся по вечерам прогуляться на городскую площадь.
Сейчас середина лета. Поливальщик возникает на городской площади точно в восемь часов вечера. Я, человек не столь пунктуальный, выходя на вечернюю прогулку где-то после семи часов, прихожу обычно на площадь раньше него.
Здороваясь со знакомыми, бродя взад-вперед между клумбами, время от времени ловлю себя на том, что неосознанно жду появления на арене площади главного героя - Поливальщика.
Он является единственным постоянным членом стихийно сложившегося здесь, прогуливающегося вечернего сообщества. Он приходит сюда работать: ведь, поливать, цветы нужно именно в вечернее время, чтобы влага не пропадала впустую, испаряясь под южным жарким солнцем.
Иногда после прогулки, уже в постели, в полудреме я вижу: вот он, таинственно повозившись с висячим замком, благоговейно, как у ветхой гробницы, медленно поднимает крышку большого железного ящика, спрятанного несколько поодаль, за густыми кустами. Затем, как факир, ловко вытягивает из его утробы длинные черные змеящиеся шланги и принимается за свое колдовство, умело напаивая водой почву.
Сама внешность Поливальщика, начиная с незатейливо и просто решенной Всевышним физиономии, завораживает какой-то таинственной, как мне казалась вначале, значительностью всего его облика, его манер, поведения.
Крупные, грубо-рельефные черты лица. С проседью волосы, стриженые «полубоксом», как это называлось в дни моего детства, торчат жестким ежиком. Низкий прочный лоб, как шрамом вспоротый глубокой вертикальной морщиной, продолжающей линию нос, покато переходит в мощные надбровья. Мохнатые нависшие брови скрывают в полутьме глубоких глазниц маленькие глаза, окруженные как бы также стрижеными короткими ресницами. Под крупным граненым носом, как тень его, небольшой квадрат небритого, тщательно ухоженного участка – усы! Брезгливо выпяченная нижняя губа, соскальзывающая в скошенный назад маленький подбородок. Низкая коренастая фигура, руки с большими кистями. Толстые цилиндрические пальцы, с прямо-таки, бронеколпаками ногтей.
Обычная одежда его – сшитая на заказ темно-зеленая фуражка военного образца с матерчатым квадратным козырьком, старая гимнастерка, застегнутая на все пуговицы. Узкий кавказский ремень, инкрустированный украшениями из потемневшего уже серебра. И, странно, верх его гардероба – солидный, а низ – какой-то заброшенный, бесхозный участок: серые ветхие штаны с пузырями на коленях, на босых ногах – кеды без шнурков. Впрочем, может быть, это было осознанное приспособление опытного специалиста своего гардероба к своей профессии – защита от брызг воды, шипов роз…
* * *
В последнее время стояла такая жара, что в нашем небольшом южном городе, несомненно, свирепствовал естественный отбор на устойчивость к высокой температуре. И все же я люблю этот знойный город. Летом наша вечерняя площадь – это особый мир! Хотя основные персонажи вечерних представлений одни те же, но каждый вечер, как поворот калейдоскопа, рождает новые неожиданные картины, ситуации, события…
Бывает здесь, например, поэт, известный в городе тем, что мнит себя поэтом известным не только в этом городе. Он тщится навязать людям представление о себе как «о крупном маститом поэте современности»: ходит, заложив руки за спину, уронив голову на грудь, и при этом демонстративно бормочет что-то себе под нос.
Постоянным членом вечерней мистерии является неожиданно появляющаяся и также неожиданно испаряющаяся хрупкая миниатюрная старушка с огромной собакой. Наивная женщина! Она думает, что «гуляет собаку». На самом же деле, это собака ее «гуляет». Этот сильный самоуверенный зверь выбирает маршрут по своему усмотрению, а хозяйка, привязанная к ней на крепком поводке, вынуждена покорно ковылять за свои питомцем.
Но все же интересно наблюдать именно за Поливальщиком. Иногда притомившись, он присаживается в позе роденовского мыслителя где-нибудь на ступеньках постамента памятника. Подперев голову рукой, плавно покачивая шланг, он равномерно орошает участок перед собой. В этот момент, застывший Поливальщик смахивает на какую-нибудь статую, занимающую вторую или третью ступень в сложной иерархии в царстве фонтанов в Старом Петергофе.
В последнее время я замечаю некую метаморфозу в его поведении – он вовсе перестал заниматься своим растительным хозяйством. Вместо него теперь за клумбами ухаживают двое подростков. Видимо, его сыновья. Сам же он, важно прохаживаясь между клумбами, пристально всматривается в праздношатающееся общество. И не то, чтобы осуждающе, но пытливо, пристально так, изучающе, испытывающее…
Он даже удостоил вниманием нижнюю часть собственного гардероба, бывшую прежде в опале. Бесформенные штаны уступили место галифе, единовременно рожденному, видимо, с гимнастеркой, но лучше сохранившемуся, кеды сменены на поношенные, но все еще крепкие сапоги из тонкой кожи. Однако самое главное изменение, которое, как оказалось впоследствии, явилось причиной всех других перемен, заключалось в том, что у Поливальщика появился Свисток! Обыкновенный свисток, которым вооружают дружинников, ночных сторожей и даже, кажется, спортивных судей.
* * *
Вот на площади появляется его коренастая, несколько сгорбленная фигура. Руки заложены за спину, правая кисть сжата и прячет в ладони концы металлической змейки - цепочки свистка. Он устраивается на углу пьедестала и приступает к дозору территории, которую самовольно (или – добровольно?) взял под свою опеку.
Он мечтает: вот сейчас, прямо перед его глазами случится что-нибудь такое…, ну, что-то «возмущающее общественный порядок». А он, к-а-а-к приложится к Свистку, высверливая в воздухе тысячи пронзительных тончайших отверстий, к-а-а-к побежит к «месту происшествия»…, все столпятся, и он - в центре! Он, внушительный, видный гражданин, важный человек, будет стоять в самом центре большой толпы, собравшейся в центре главной площади города, и будет «разбираться в происшествии»!
В таких фантазиях, причудливо варьирующих одну и ту же тему, и в нетерпеливом ожидании, кода они сбудутся, проходила его не работа, а скажем теперь более значительно – его служба!
Но случая применить Свисток на деле все нет и нет.! Было несколько незначительных «нарушений общественного порядка», но не настолько серьезных, чтобы пустить в дело Свисток. Он солидно, как подобает облеченному государственными полномочиями человеку, сделал ряд замечаний, но…, эти нарушения на Свисток не тянули…
В тот вечер, о котором я хочу рассказать, только злой рок, какая-то несправедливость судьбы помещала событиям развиваться естественным путем, событиям, в которых ему, Поливальщику, несомненно, была уготована если не героическая, то, во всяком случае, патриотическая роль. Роль, в которой он мог бы во всей полноте обнаружить свои полномочия, свои способности, проявить права на «контролирование соблюдения общественного порядка на главной городской площади».
Вот, что произошло. Было уже сумеречно, когда он, как обычно, занял свой пост. На площади имело место обычное положение вещей: люди не спеша прогуливаются, мирно беседуют, дисциплинированно дышат и ничего не нарушают. Тишина, покой, порядок…
Но, нет, постойте, что же это такое?! Хоть и темновато, но отчетливо видно: кто-то волочет прямо через середину площади срубленное дерево! Ну, наконец! Наконец-то!
Он засвистел оглушительно, в дурном волнении и ажиотаже ринулся к нарушителю, и высыпал на его голову град и потоки обвинений:
- Стой! Где ты срубил дерево? В аллее?! Да?! В аллее, я тебя спрашиваю?!
- Да нет, что вы, - отвечал «нарушитель». - Я не рубил.,, я не знаю…, наверное, ветер поломал… Она там, видимо, давно валялась…, засохшая, ведь, уже…, и он продолжал мямлить что-то еще, совершенно парализованный оглушительным свистком и бурным натиском Поливальщика. Подняв руку, он показал не деревцо даже, а большую почерневшую, со скрючившимися коричневыми листьями, засохшую ветку.
Поливальщик однако вовсе его не слушал, он остервенело свистел, дергал его за рукав, то тянул ветку и вообще пришел в крайне истерическое возбуждение. Люди недоуменно оглядывались, останавливались, и вскоре уже собралась неизбежная толпа зевак.
Несчастная жертва Поливальщика тщетно взывала к затуманенному уже его рассудку: - «Да, за что же в милицию? Если нельзя взять засохшую ветку, я отнесу ее туда, где подобрал и все. Но в милицию-то зачем?». Но логика и красноречие его были напрасны.
Тут, отделившись от зрителей, к ним подошел какой-то человек, и, поздоровавшись за руку, обратился к Поливальщику:
- Ассаламу алейкум! Что случилось, Магомед?
- Ва-алейкум ассалам. Смотри, вот видишь? Хулиган, браконьер…!
Поливальщик с уважительным почтением к собеседнику, но горячо и сбивчиво стал ему излагать свою версию происшедшего, в которой злополучная ветка конкурировала по размерам чуть ли не с эвкалиптом. А тот стал уговаривать Поливальщика отпустить мнимого преступника.
- Магомед, - говорил он, обняв за плечи одуревшего от государственной важности своего предначертания Поливальщика, - отпусти его, пусть себе идет. Не надо зря поднимать шум. Ведь ты же видишь, ветка, действительно, засохшая, наверное, мальчишки поломали.
В конце концов Поливальщик нехотя, со скрежетом зубовным, разжал свою мертвую хватку и «браконьер», еще не веря в свое освобождение, поспешил исчезнуть из поля его зрения.
* * *
Поливальщик, угрюмый, с совершенно испорченным настроением, ковылял домой. Как ребенок, у которого из-под руки выхватили вожделенную коробку конфет, до которой он дотянулся после долгих потуг, этот «горе Дон-Кихот», ретивый служака, испытывал мучительный зуд неудовлетворенности от незавершившегося естественной кульминацией события.
- Эх, если бы не этот Хаким, сосед мой,… - страдал Поливальщик, сокрушенно, покачивая головой. - И надо же, чтобы он заметил, черт бы его побрал, гулял бы себе подальше … - Какое дельце можно было раскрутить!
- Ну, да ладно… Страху все же я задал тому типу… Да и сосед мой понял теперь, кто я на самом деле – не последний человек! Не просто «поливальщик» какой-то, которых черт знает сколько в городе… Сколько просил меня отпустить этого браконьера… Я и отпустил, пришлось опустить – ведь, уважаемый человек просил. К тому же, сосед…, да…
- А мог и не отпустить! Мог отвести в милицию, уж там знают, что делать с такими нарушителями… Ну, ничего, ничего… В следующий раз мы это дело по другому провернем - со Свистком и – до конца!
Амин Ибрагьим БАММАТУЛИ
(сокращенный вариант в газете
«Новое дело», 22 октября 1993 г.)
Размещено на сайте 06.04.2011
Комменатарии
Разделы
Ссылки
